ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

На следующий день ученики спросили рава Зюшу, зачем он поступил так? И знаешь, что ответил рав? Что когда он был у менялы, он так возгордился своим поступком, что прошептал самому себе: «А ведь ты действительно праведник, Зюша, может, даже больший, чем наш праотец Авраам! Нет в мире подобного тебе!» И так стало ему стыдно от мысли этой, так стал он противен сам себе, что и решил востребовать с вдовы эти проклятые 10 процентов…

Марк Львовский

ОБ УШЕДШЕМ ДРУГЕ

(и немного о себе)

Аарону Гуревичу посвящается

(окончание. Начало в № 5-6/2023 и сл.)

— 11 —

Песах (в русской интерпретации — Пасха) я справлял в кругу друзей и семьи. Не было среди друзей только Аарона — для него Песах в моей семье был не очень кошерным не только в смысле еды и весьма укороченного чтения Пасхальной Агады, но, главное — возвращение домой на машине в Первый Седер Песах было равносильно нарушению Субботы.

После того, как мой жизнерадостный, круглолицый внук в темпе справился с чтением нескольких абзацев Пасхальной Агады, началось бурное веселье. Но неожиданно, в одном из углов длиннющего стола (дело происходило на просторной крыше квартиры старшей дочери) завязался спор. Спорили о причинах, по которым Господь не пустил Моисея в Землю Обетованную. Интересно и то, что участие в споре принимали только пожилые евреи, а молодым тема сия была как-то «без разницы». Один из таких молодых, к которому я обратился по поводу спора, ответил примерно так: «Я вам так скажу — все умирают не вовремя и не достигнув желаемого…» Это был умный юноша.

Рассказал о споре Аарону.

— Знаешь, — сказал он, — я думаю, что не стоит описывать, рисовать, ваять, спорить о Моисее… Он свой в каждом еврейском сердце. Мне, например, микельанджеловский Моисей не нравится.

— Чем?

— Не еврей он… Герой, мыслитель, воин и так далее — всё в нём. А еврея — нет…

— Но Микеланджело и не видел вокруг себя евреев, видел только жидов. Я где-то прочитал, что в письме он писал: «…нанятые мною жиды…»

Аарон помолчал и вдруг спросил:

— А можешь ли ты объяснить сон, приснившийся мне вчера?

— Попробую… Хотя, я плохой толкователь снов…

— Так слушай! Приснилось мне, что именно мой голос на общенациональном референдуме должен решить судьбу «захваченных» в 1967 году Израилем арабских территорий. Представляешь?!

И вот, иду я в сопровождении полицейских к месту расположения урны, а по обе стороны узкого, всего для одного человека прохода, выгороженного канатами и свисающими с них бело-синими лентами, выстроился чуть ли не весь Израиль. Слева — левые и неверующие, справа — правые и верующие. Они касались моих плеч, я чувствовал их дыхание. И они орали. Как они орали! Боже, что они орали!

От меня требовали одновременно не быть фанатиком и не быть вонючим либералом; орали в левое ухо, что два народа — это две страны, а в правое — что образование палестинского государства гибельно для Израиля И так далее, и так далее…

Меня оскорбляли. Кто-то кричал, что я куплен левыми, кто-то — что я куплен правыми. Но дело не ограничилось только оскорбительными криками. Начались драки, и полиция с огромным трудом растаскивала людей. Меня хватали за руки, за грудки, за бороду, за нос, умоляли, грозили, совали деньги, а кто-то страшно проорал в самое ухо: «Отдашь «территории — замочим в первом же об­щественном сортире!»

Измученный, оглохший, так и не решив, отдавать или не отдавать, с болью в желудке, сердце и голове, я вырвался из рук последнего орущего еврея и вдруг оказался внутри построенного специально для меня избирательного участка, крошечной комнаты.

И знаешь, какую я увидел перед собой картину? В раскрытую настежь противоположную дверь выезжал на сером ослике седой сгорбленный старик в серой до пят рубахе, перехваченной в поясе тон­кой веревкой. За осликом, стуча на стыках плиток, волочилась привязанная к седлу маленькая урна, куда требовалось опустить мой бюллетень.

— Ты куда? — прохрипел я.

Старик обернулся. Лицо его было древним и спокойным.

— Я сам решу судьбу территорий. Без тебя.

И когда до меня дошло, что происходит, я крикнул вслед почти уже растворенному в солнечном мареве старику:

— Когда же ты вернешься с ответом?!

И скорее понял, чем услышал в ответ:

— Когда народом станете…

Я бросился за стариком, но лишь ткнулся носом в грязно-зеленую бетон­ную стену с развешенными на ней плакатами и рекламой…

Я замолчал и немедленно услышал от Аарона:

— Скажи мне, а не стал ли я слишком много о себе думать?

— 12 —

Но дело двигалось. Появились неявные признаки того, что когда-нибудь что-то дадут. Несколько ободряющих слов было произнесено на радио РЕКА, что-то произнесла Министр абсорбции, что-то вымолвил сам Либерман. Состоялось ещё несколько встреч в Кнессете. Написано было ещё несколько писем. И снова тишина…

Наряду с этим на радио прошла передача с возмущёнными вопросами марокканских и эфиопских евреев: «Почему это им, а не нам всем? И мы страдали!»

— Так пусть борются! — возмущался Аарон. — Как мы можем бороться за них? Что мы знаем об их истории?

И скоро инициативной группе стало известно, что положительное решение о денежной компенсации многолетним отказникам из бывшего СССР отложено на неопределённый срок из-за требований марокканских и эфиопских евреев.

Потом выяснилось, что и русскоязычная, «неотказная» община пенсионеров не в восторге. «И мы страдали там. И сейчас страдаем. А ну, проживите на пособие по старости! Кто вообще, эти отказники? Что, Щаранский или Эдельштейн плохо устроены? И, небось, неплохо помогают своим».

— Скажи, — спросил я как-то Аарона, — почему нас, отказников, русскоязычные евреи Израиля, мягко говоря, недолюбливают? Нам будто бы надо извиняться за то, что выжили!

— Представь себе, как бы нас любили на кладбищах, даже, потратив деньги на цветы, — вздохнул он. И вот ещё то… Кто из русскоязычных пошёл в Израиле в политику? Узники Сиона и некоторые «отказники», из самых знаменитых. И в глазах обывателей они превратились в привилегированную «касту», куда молва сунула, конечно, и всех отказников. И зря ты кипятишься — ни перед кем нам не надо извиняться. Ты своей бурной реакцией ослабляешь себя, отвлекаешься. Ты лучше скажи мне, почему Господь дал нам Тору в пустыне? Неужели трудно было Ему найти для этого деяния оазис? Или дивный берег синего моря?

— Ну… Пустыня — это некая торжественность, покой, тишина, вечность…

— И, главное, Господь дал нам Тору в пустыне, чтобы ничто не отвлекало народ от слов Его. Ничто. Песок, тишина и Бог. И, главное, — пустыня никому не принадлежала, а, значит, Тора дана была всему человечеству, и великое счастье, что это произошло через нас, евреев… И гору Синай Господь выбрал, потому что она небольшая, чтобы люди не задыхались от Господнего величия, не ломали себе шеи — обычная невысокая гора в великой близости к человеку…

И добавил:

— Знаешь, как бы горделиво это не звучало, мне кажется, что борьба наша, казалось бы, всего-навсего за деньги, настолько человечна, что она может быть исполнением одной из заповедей… Правда, я не могу сформулировать, какой. Их всё-таки 613…

— Кстати, о заповедях! — воскликнул я. Недавно нашёл в Интернете любопытные цифры, касательно заповедей. Как ты наверняка знаешь, число 613 состоит из двух основополагающих чисел: 365 заповедей запрещающих — по числу дней в году и 248 заповедей обязывающих — по числу органов человеческого тела. Но 10 самых главных заповедей, заповедей, записанных на скрижалях, соответствуют, оказывается, 10 жизненно наиважнейшим системам человеческого тела! Обалдеть можно! Зачитываю: костная система и кожа, мышечная система, лимфатическая система, сердечнососудистая система, нервная система, дыхательная система, пищеварительная система, выделительная система, эндокринная система, репродуктивная система. А?! Но это ещё не всё. Я прочитал в Интернете, что в одной японской книге по медицине, в которой описаны сужения в каналах циркуляции энергии, — не спрашивай меня, что это такое, — называемых «цубо» и считающихся важнейшими элементами человеческого существования, приводится цифра таких сужений, и она — 365, то есть точно соответствует количеству запрещающих заповедей!

— Мне грустно, что ты находишь доказательства истинности нашей Веры в японской медицине… Оглянись — всё у тебя под руками, ногами, в голове… Только открой глаза, открой сердце! Эх… До слёз жалко тебя… С твоим-то потенциалом…

— 13 —

…И в это же время из совершенно надёжного источника «отказники» узнали, что деньги на «отказные» пособия Министерством финансов выделены. И находятся эти деньги уже в Министерстве абсорбции. Нашему ликованию не было предела. Такое родное министерство должно было, по нашему наивному убеждению, немедленно приступить к выдаче денег. Но почему-то не выдавало…

А в июле 2011 года на бульваре Ротшильда, что в центре Тель-Авива, бушующая молодёжь, в основном, левого толка, построила «палатки протеста». И если начальный протест касался только дороговизны жилья, то, вкусив блаженство ненаказуемого бунта, благодушие полиции, гордость от общения с обезумевшей от сенсации прессой, вкусив сладкую одурь владычества над массами, «палаточники» объявили протест против дороговизны жизни вообще, другими словами — протест против всего. Над головами демонстрантов взлетели плакаты: «Социальная справедливость!» «Долой зверский капитализм!» «Квартиры по доступным ценам!» «Студентам — дешёвые общежития!» «Содержание детей от трёхмесячного возраста до 18 лет за счёт государства!» «Долой нищету при двух зарплатах!» «Долой олигархов!» «Биби, очнись!» И так далее, и так далее…

И мгновенно появились тремписты. Перед бунтующими подпрыгивал резко помолодевший Шломо Арци. Он совершенно бесплатно пел песни протеста, а окружавшие его истеричные девицы вытирали счастливые слёзы. Другая популярнейшая дива, певица Маргалит Цанани, в начале протеста искренне обгадив протестующих, затем смертельно перепугалась и униженно завопила под тут же сочинённые ею музыку слова: «Народ требует социальной справедливости!» И так десять раз подряд. Демонстранты смеялись над ней, но она упорно пела. Мордатые её друзья, стоя рядом с ней, отчаянно хлопали и ревели от восторга.

А потом её арестовали за шантаж продюсера…

В палатки протеста, изогнувшись и оттого задыхаясь, пытались влезть отяжелевшие оппозиционные политики. Их большей частью изгоняли. Они отряхивались и вечером с экрана телевизора заявляли о своей полной солидарности. Вокруг палаток суетились поселенцы и пенсионеры, гомосексуалисты и представители нацменьшинств. Пришёл и выступил пожилой писатель-коммунист Михаэли: «Наконец-то, — оповестил он, — горючее слилось с двигателем! Наконец–то, — чуть не заплакав, продолжил он, — собрались все — правые и левые, верующие и неверующие, евреи и арабы!»

И скоро, в один из субботних вечеров, огромная толпа в четверть миллиона душ вышла на центральные улицы Тель-Авива. Нет, нет, никаких стычек с полицией, никакого бития витрин, никакого хулиганства, никто даже не требовал смены правительства — собрались утомлённые солнцем, хорошо перекусившие, заскучавшие от ничегонеделания студенты и старшеклассники; хорошенькие, кокетливые молодые мамы с мужьями и с чадами в красивых колясках, стоимостью от 2 до 6 тысяч шекелей; молодые, но менее хорошенькие, так называемые матери одиночки, брошенные негодяями мужьями или разошедшиеся с ними во имя социальных пособий; бодрые холостяки, зорко высматривающие добычу; тихие незамужние женщины, выставляющие себя потенциальной добычей; пожилые евреи, возмущённые тем, что не могут купить квартиру своим детям; ещё более пожилые евреи, пенсия которых не позволяет им жить так, как они жили до пенсии и другие, и другие…

— Почему, — спрашивал я Аарона, — я невзлюбил этих «повстанцев»? Разве так противоестественно желание жить лучше? Разве мыслимо платить миллионы за квартиры? Разве социальная справедливость пустой звук? Всё правильно, но я боюсь их. Я боюсь весёлых демонстраций. Мне страшно, что не прилагая особых усилий, — не на свои деньги их «вахта протеста», — они могут довести страну до ручки. Биби испуган. Создаёт комиссии. «Советуется» с народом. Господи, как хотел бы я видеть сейчас на его месте Черчилля или Арика Шарона! И ведь может дойти до стычек с полицией, до крови — те, кто заказал эту «музыку» захотят услышать могучие аккорды финала, имеют они на это полное право.

Аарон не отвечал. Только вздыхал. Трагически вздыхал…

На фоне развернувшегося протеста дело об «отказных» пенсиях казалось делом маленьким, никчемным, совершенно не стоящим внимания озабоченных, перепуганных министров. И мы с Аароном увяли. Особенно Аарон.

— Знаешь, — однажды сказал он мне, — это я во всём виноват.

— Ты?!

— Я… Плохой я стал, понимаешь… Через силу хожу в синагогу. Лекции раввинов по интернету перестал слушать, в лучшем случае, заставляю себя… Мало во мне Веры. Мало! Помнишь, как повелел Всевышний Моисею: «…назначьте себе города, что городами убежищами будут для вас; и убежит туда убийца, убивший человека неумышленно… И будут у вас эти города убежищем от мстителя…» Но самое важное для меня в этом Господнем повелении следующее: «…чтоб убийца жил там только до смерти первосвященника…» Понимаешь?

— Нет…

— Объясняю. Человек, непреднамеренно убивший, становится невиновным только со смертью первосвященника, ибо, по большому счёту, виноват в убийстве, даже случайном, непреднамеренном, именно первосвященник, во время правления которого и свершилось преступление! Не научил он прощению, смирению, не установил истинную справедливость, не научил народ…

— То есть, мы наказаны за отсутствие у тебя по-настоящему глубокой Веры. Но мы же не убийцы, всё-таки…

— Ах, да не это важно, кто мы. Важно, что «отказники» наказаны за недостаточную Веру первосвященника и, как следствие, за его бессилие…

— И тебя, самозваного первосвященника, значит, надо убить. На следующий день после твоих похорон мы получим «отказную» надбавку к пенсии.

— Не получите… Господь за убийство не награждает…

— Слушай, Авруша, ты это серьёзно вбил себе в голову?

— Я ничего не вбиваю себе в голову, я думаю.

А потом террористы (как позже выяснилось, египетские уголовники, выпущенные из тюрем) устроили бойню на шоссе №12, ведущем к Эйлату. Погибло 8 израильтян… Следом, на Ашкелон, Беер-Шеву, Ашдод полетели ракеты. Израиль, конечно, в долгу не остался и принялся методично уничтожать одного за другим командиров террористов, хотя убийство их никакого влияния на террор не оказывает, ибо очередь на командный террористический пост огромна, и занимает его не самый талантливый, а самый языкастый, воинственный, ловко поднимающий в воздух свой дымящийся от стрельбы автомат. И таких там несметно. Казалось, запахло вторым «расплавленным свинцом» (кодовое название израильской военной операции в секторе Газа, начавшейся 27 декабря 2008 года).

И на юг несчастной нашей страны снова посыпались ракеты…

И где были мы, отказники, на фоне всего происходящего?..

…Но постепенно всё улеглось. Кончились демонстрации. Руководители их долго ещё мелькали в телевизоре на всякого рода собраниях, заседаниях, шоу. Им жали руки министры, а потом и сам президент. На всех лицах были выражения решимости, сочувствия. Потом и они надоели. И исчезли.

— 14 —

И как гром среди ясного неба, 19 ноября 2011 года грянул голос Министра абсорбции:

«Никакими деньгами нельзя воздать «отказникам» за годы жизни, проведённые в лишениях и опасности, но и та, пусть небольшая, компенсация, которую государство сможет выплачивать — гигантское достижение. Хочу заверить всех, что мы будем трудиться в таком режиме, чтобы это решение вылилось в реальное дело в самые сжатые сроки»

А тут ещё Юлик Эдельштейн, узник Сиона, министр пропаганды, добавил, что он «наконец-то сможет посмотреть в глаза «отказникам». Раньше, значит, не мог. То-то мы, встречаясь с ним раз в году на празднике Суккот в наших «Овражках», всегда удивлялись тому, что Министр ходит с опущенными глазами. И даже, наверное, не выпивает из-за этого с нами. А как он может выпить? Рюмку с опущенными глазами наполнить ещё можно. А выпить? Для этого поднять её надо, обязательно взглянув в глаза собутыльникам. А собутыльники — сплошь многолетние «отказники». И он не мог. Не мог, и всё тут… Не то, что покойный Юра Штерн. Ох, и пил он с нами! Жена едва поспевала оттаскивать. И смотрел он нам в глаза, сколько ему было угодно.

В дополнение ко всему, прозвучало ещё одно заявление Министра абсорбции о том, что если «отказников» наберётся даже «восемьсот человек, всем им будет выплачена компенсация». Какие восемьсот? Откуда? Кого добавляют к «отказникам»? С какой целью? Аарону, страшно взволнованному происходящим, казалось, что «отказники» прибыли на самую начальную остановку…

— Лгут, — лихорадочно говорил он мне. — Они понимают, что котёл близок к кипению и пытаются снять давление. Обычная уловка. Мы не должны следовать за ними. Мы не имеем права быть только жалкими просителями. Таких презирают, и таким ничего не положено. Надо выходить на демонстрацию!

Но много было доводов и против. Давайте подождём! Но если обманут, то уж мы им покажем!

Но Аарон находился в состоянии исступления.

— Увидишь, — кричал он, — они нам лгут, и пусть все увидят, кто они! Они не понимают, что наступают мессианские времена. Они не понимают, что мы в страшном темпе движемся к «олам аба» — миру иному, миру следующему, миру после смерти, миру истины, где человек уже не сможет солгать о себе, где он будет виден насквозь. Задумывался ли ты, зачем дал нам Всевышний интернет? Это подготовка человечества к переходу в «олам аба». Посмотри, как снимает он покровы с тайн, лжи.

Но «отказники» решили ждать, вопреки предложению клокочущего от негодования Аарона, благо большинство из инициативной группы были против демонстрации. Довод был один: «А вдруг не врут? А вдруг, в конце концов, хлынут обещанные деньги?»

И 20 декабря Министр абсорбции рассказала на радио РЕКА, что 19 декабря правительство приняло «историческое решение о пенсионной компенсации многолетним «отказникам» — 7200 шекелей в год.

— 15 —

Таки дождались…

5 января 2012 года любимая русскоязычным народом газета «Вести» вышла с ошеломляющим сообщением. Приводим это сообщение с некоторыми сокращениями:

Статус отказника: решение стало законом

Соискатель должен быть гражданином Израиля, и постоянно проживать в Государс­тве Израиль. Возраст на момент репатриации в Израиль — 35 лет и старше, а возраст на момент

подачи ходатайства — 55 лет и старше.

На компенсацию имеет пра­во лицо, в годы отказа занимавшийся активной сионистской деятельностью в течение, по меньшей ме­ре, 10 лет. Комиссия проверит соответствие соискателя этому определению на основании сведений, имеющихся в распоря­жении госучреждений, занимавшихся проблематикой репатриации в Израиль.

Репатриант, которого комис­сия признает отвечающим упомянутым критериям, получит право на ежегодное получение ваучера для приобретение раз­личных товаров и услуг на сум­му 7200 шекелей. Ваучер будет выдаваться министерством абсорбции».

— Послушай, — кричал Аарон, — речь опять идёт об «активистах»! Ты понимаешь, как унизительно будет доказывать, что ты являлся «активистом» алии? Где критерии «активизма»? Надо немедленно написать им письмо! Надо заставить их вернуться к одному единственному критерию — десять лет «отказа»! Ты только вдумайся во фразу: «в течение, по меньшей ме­ре, 10 лет, он был активистом алии». А если некто просидел в отказе 15 лет, а был «активистом» по их определению только 9 лет, то ему ни хрена не положено?! Ты понимаешь, что люди начнут врать, придумывать себе «подвиги»? И кому-нибудь будет поручено разоблачать их? Они не понимают, что такое «жизнь в «отказе»! Они не понимают, что человек мог устать, у него мог родиться ребёнок, он мог устроиться на какую-нибудь работу, чтобы было что жрать — и всё это могло занять годы! В конце концов, он мог не знать английского языка, из-за этого не встречался с иностранцами и, значит, не мелькал на страницах иностранной прессы, что тоже было несомненным критерием активности. Этот их документ о статусе отказника — форменное издевательство над нами! Мы должны доказывать, что были активными «отказниками»! Вдумайся, гэбэшникам не надо было этого доказывать, а нашему родному министерству — надо!

— Ароша, я думаю, что наша реакция на всё происходящее запоздалая. Ими принято решение, и ты можешь биться головой о стенку! Но, Ароша, оцени победу! Что-то всё-таки получим! Для многих — это будет действительно помощью. Не разбогатеют, но…

— Ты — пораженец, и тянешь меня в своё болото… Если бы ты знал, как я устал… перестал ночами спать…

— Но ты даже не представляешь себе, какой мы вытащили со дна груз! Пусть он оказался не столь ценным, как ты ожидал, но вытащили! И радуйся, а не сходи с ума от его неполноценности. И погоди ещё, увидишь, сколько славы выльется на головы тех, кто помогал тебе, а ты, как уж повелось, окажешься всего лишь в тени этой славы, и будешь упомянут разве что в примечаниях…

— Меня это не волнует.

— Не верю. Но знаю, что кричать о себе не будешь.

— От разговоров с тобой я начинаю расти в собственных глазах.

— Ну, и расти себе на здоровье! Говорят, самооценка дороже богатства.

— Ах, дружище, много есть того, что дороже богатства… Ты знаешь, что на иврите богатый это — עשיר (ашир). А теперь посмотри, из чего состоит это слово: ע (аин) — первая буква слова עיניים (эйнаим) — глаза; далее: ש (шин) — первая буква слова שנים (шинаим) — зубы; далее: י (йуд) — первая буква слова ידיים (йадаим) — руки; далее: ר (реш) — первая буква слова רגלים (реглаим) — ноги… Вот оно богатство — глаза, зубы, руки, ноги… Ты даже не представляешь, какое иногда захлёстывает меня чувство радости, что я вижу ещё здоровыми глазами буквы в Торе, что я чувствую свежесть только что съеденного завтрака, что руки мои с лёгкостью наматывают тфилин и поднимают внучку, а ноги мои несут меня к синагоге… Небось думаешь: «блаженный». Ах, где взять таланта, сил, чтобы передать тебе мою радость?

— 16 —

Но очень скоро выяснилось, что никаких «ваучеров» не будет, а будет персональная магнитная карточка, выдаваемая «отказникам» раз в год с заложенной в ней суммой в 7200 шекелей. Можешь потратить все деньги за один день, можешь растянуть на целый год. Но денег из «каспомата» с этой карточкой не выудить. Следом за этим появилось и официальное сообщение следующего содержания: «Признание статуса отказника, как активиста алии. Перечисление отказником неформальных (подпольных) деяний, совершённых в рамках иудаизма или сионизма, из ниже перечисленного списка:

1. Преподавание иврита.
2. Преподавание иудаизма.
3. Организация семинаров по истории и культуре иудаизма; организация представлений, организация еврейских праздников.
4. Издание рукописей и газет по еврейской культуре, истории иудаизма; издание учебников, написание статей; массовое распространение вышеназванных материалов.
5. Организация коллективных акций протеста.
6. Организация борьбы за права человека на эмиграцию, как-то: представление судебных жалоб, судебная помощь; организация связей с адвокатами в Израиле и странах Запада.
7. Издание подпольных рукописей или газет по сионизму и эмиграции в Израиль.
8. Открытие и содержание общественных мест, в которых осуществлялась сионистская или еврейская деятельность, еврейско-сионистское воспитание и образование, как-то: детские сады, летние лагеря, ульпаны, семинары;
9. Другая деятельность.

Далее к документу прилагалась анкета, в которой, помимо всего прочего, «отказнику» предлагалось сообщить, сколько лет он занимался той или иной деятельностью и подсчитать, сколько лет получилось в сумме. Так что, если «отказник» занимался почти всеми этими делами за всё время «отказа», то общее количество лет с лёгкостью превышало сто.

— Под кого они сделали этот документ? — кричал Аарон по телефону, Ты только вдумайся в то, что они пишут! Ведь по этому замечательному документу отказник даже со стажем гораздо более 10 лет, который не «преподавал», не «организовывал», не «издавал», не «открывал», не «содержал», не подавал в суд на Советскую власть, а только участвовал в перечисленных мероприятиях, не является «активистом алии»! И если быть совершенно честным с этим документом, то денежной компенсации достойны только несколько человек, половина из которых сидело в тюрьмах! Даже Щаранский проходит только по шестому пункту, и то не по всему, потому что в суд на советскую власть он не подавал… Скажи мне, когда авторы этого документа впервые услышали слово отказник? И куда пропал главный критерий — десятилетний срок отказа?

— Да всем нам дадут эти деньги, — вяло отреагировал я. — И все мы, подвернув штаны, побежим сдавать заполненные анкеты, и все мы присудим себе все эти дурацкие пункты, — кто проверит? И скажи, Ароша, не руководит ли нами суетная гордость? Мы, мол, многолетние «отказники», а многие из них воистину великие, и не нам доказывать, кто мы такие — все должны знать о нас! Пусть доказывает свою причастность к «активизму» тот, кто не «великий». А мы, гордые и молчаливые, пройдём без очереди, и не с протянутой рукой, а только с чуть оттопыренным карманом. И если, не дай Бог, только «великим» отказникам предоставили бы такую привилегию, ты представляешь, сколько было бы обиженных, оскорблённых, сколько зависти, вражды вспыхнуло бы между нами? И какими бы дурацкими и не отражающими суть «отказа» не были бы эти пункты, главное — их должны будут заполнить все без исключения, и безвестный Рабинович, кое-как переживший все десять лет своего «отказа», и Володя Престин, долгие годы бывший разумом и совестью всего «отказа» и едва оставшийся в живых после всего им пережитого…

И Аарон в ответ не сказал ни единого слова…

И затрещали телефоны бывших отказников.

— Я два года не мог получить вызов и жутко боролся, а потом ещё восемь лет после получения вызова сидел в отказе и тоже жутко боролся. Это десять лет или, всё-таки, только восемь?!

— А почему нет упоминания об административных арестах на 15 суток? Ты знаешь, какой это был кошмар?

— Ты знаешь, как заполнил эту анкету В.? Он написал, что пробыл 15 лет в отказе, но ничего не помнит. В одном предложении! А?!

— Ты слышал, Т. отказался заполнять! Вот это гордый еврей!

— Ты помнишь, я читал свои стихи в «Овражках»? Это к какому пункту подходит?

— Я чёрт знает сколько лет преподавал иврит в домашнем кругу. А это было целых 5 человек! Подойдёт пункту «1»?

— Я таскал свою дочь на все детско-сионистские мероприятия. В какой пункт это включить? Может, в «9»? Хотя очень хочется в один из основных…

— А к какому пункту присобачить обыск в моей квартире?

— Слушай, я навестил Иду Нудель в ссылке в Сибири, в селе Кривошеино. Это подойдёт к пункту об открытии общественных мест, где осуществлялась сионистская деятельность?

— Я в панике! Я не могу воткнуть себя ни в один из пунктов!

— Слышишь, — пророкотал весёлый бас моего друга, яркого «активиста» алии, отказника с 17-летним стажем отказа, — я вот о чём подумал. В этой хреновине нужно суммировать годы «активности» по всем пунктам. Так как я, — не буду скромничать, — занимался практически всеми делами, перечисленными в 8-ми пунктах, в течение 17 лет, то у меня получилось в сумме 17 помножить на 8 — 136 лет. Правильно? Отнимаю мои семнадцать, принадлежащие только мне, и получаю лишние 119 лет, практически, 120. И, значит, я могу продать эти 120 лет 12-ти «неотказникам», чтобы было у них по десять лет на каждого. Могу? Могу! И я недорого возьму — ну, скажем, тысячу шекелей за каждый год «отказа». Теперь смотри, все эти 12 человек будут получать по 7200 шекелей минус тысячу мне, то есть, 6200 в год, — неплохо ведь, а? — а я, если брать 1000 шекелей за год проданного им «отказа», заработаю… дай прикинуть…— 12000 шекелей в год! Слушай, оформи моё предложение красивым текстом, и если выгорит, я залью тебя твоим любимым виски «Шивас»!

Далее шёл текст, для печати несколько неудобный…

— Аарон, — кричал я по телефону, — что ты решил?

— Я? Заполню пункты и возьму эту магнитную карточку… Если удостоят, конечно. Не хочу выглядеть фраером, а, уж тем более, святошей. Хочу быть обычным. Послушай, подходящую на этот случай притчу. Это из историй о раби Зюше, был такой великий праведник в 18 веке из Галиции. Так вот, однажды на его глазах вот-вот должна была расстроиться свадьба из-за того, что мать невесты, бедная вдова, потеряла собранные ею с огромным трудом деньги — приданое дочери. Рав Зюша подошёл к рыдающей женщине и сказал, что он вчера вечером нашёл деньги, и пусть вдова опишет кошелёк и купюры, находившиеся в кошельке, и если её описание будет соответствовать найденному им, то он, рав Зюша, с радостью отдаст ей деньги. Заплаканная вдова, с великой надеждой глядя на рава Зюшу, подробно описала кошелёк и купюры, находившиеся в нём, и рав Зюша воскликнул: «О, это в точности ваши деньги! Подождите, и я скоро принесу их!» И все вокруг закричали: «Какой честный и порядочный человек! Просто праведник! Просто посланец с небес!»

А Зюша помчался к меняле, добыл у него описанный вдовой кошелёк, взял у него описанные вдовой купюры, расписался в своём долге и возвратился к вдове. Вручил счастливой женщине кошелёк и, великому изумлению присутствующих, вдруг потребовал у вдовы… 10 процентов от «найденной» им суммы. Возмущению вдовы и гостей не было предела. «Наглец! — кричали ему. — Возвращать потерянное — заповедь Торы! И у кого ты требуешь денег — у бедной вдовы! Вот тебе твои вонючие 10 процентов, и убирайся отсюда!»

На следующий день ученики спросили рава Зюшу, зачем он поступил так? И знаешь, что ответил рав? Что когда он был у менялы, он так возгордился своим поступком, что прошептал самому себе: «А ведь ты действительно праведник, Зюша, может, даже больший, чем наш праотец Авраам! Нет в мире подобного тебе!» И так стало ему стыдно от мысли этой, так стал он противен сам себе, что и решил востребовать с вдовы эти проклятые 10 процентов…

Унять гордыню… Ты представляешь себе силу духа человека, способного на такое?

— Аарон! — кричал я на следующее утро. — Я слышал, что некоторые «отказники» собираются начать борьбу за увеличение пособий.

— С меня хватит. Устал. Еврейская мудрость гласит, что нельзя взывать о получении большего, чем уже есть. Пусть кто хочет — борется. Но не я… Могу угостить тебя ещё одной по этому поводу притчей. Слушаешь? Так вот, некто — пусть это будет Хаим — однажды пришёл к соседу — пусть это будет Натан — и одолжил у него ложку и тарелку. Через день Хаим возвращает Натану две ложки и две тарелки. Натан удивился, а Хаим ему говорит: «И ложка, и тарелка забеременели, родили, и поэтому я возвращаю тебе их вместе с детьми». Ладно. Все довольны. Прошло время, и Хаим вновь приходит к Натану, чтобы на этот раз одолжить серебряную лампаду. Натан аж подпрыгнул от предвкушения и тотчас принёс Хаиму лампаду. Проходит день, другой. Обеспокоенный Натан встречает Хаима: «Слушай, где мои лампады?» «Ой, я тебе забыл сказать, что твою лампаду хватил удар, и она умерла! Такое горе!» «Издеваешься, — кричит Натан, — как может лампаду хватить удар?!» «А как могут ложка и тарелка забеременеть и родить детей?»

Понимаешь, да? Это чудо, что мы выбили деньги, это как две ложки и две тарелки. Я не хочу требовать ещё и двух лампад…

И, успокоившись, я сел заполнять анкету…

— 17 —

Очень скоро многие из бывших «отказников» стали получать приглашения в центральные офисы Министерства абсорбции для получения соответствующих бумаг, удостоверяющих право получения 7200 шекелей. Получил такое приглашение и я. И почти все друзья по многолетнему отказу. И жена Аарона. И не получил такого приглашения, как вы уже догадываетесь, Аарон. Поначалу это вызвало лишь удивление. Потом — беспокойство. Потом стало ясно, что что-то стряслось. Потом Аарон рассказал, что ему звонил некто из «комиссии» и долго допрашивал, почему это Аарон не был уволен с работы при подаче документов на выезд в Израиль… А не был уволен, значит, не соответствовал статусу «активиста алии». Помните, как «вырублено топором» в «Статусе «отказника»: «И если вследствие подачи ходатайства о выезде в Изра­иль он был уволен с места работы или учебы…».

А Аарон, как читателям уже известно, уволен не был.

Я, в состоянии близком к панике, позвонил тому самому журналисту, с которым перешёптывался на исторической встрече с Министром абсорбции. Тот, будучи в курсе дела, предложил срочно написать письмо на имя г-на Либермана и Министра абсорбции. Письмо мною немедленно было написано и подписано всеми участниками инициативной группы. Вечером письмо был отправлено по факсу, а уже утром следующего дня мне позвонили из Министерства абсорбции.

— Писали?!

— Писал.

— Так вот, у вашего друга есть очень большие шансы на получение вознаграждения. Не волнуйтесь! Комиссия работает.

— В поте лица?

— Не остроумно! До свидания!

— Но с кем я разговариваю?

— С сотрудником Министерства абсорбции.

— Видным сотрудником?

И трубка заныла короткими гудками…

И на следующий день я сидел в кабинете Тель-авивского отделения Министерства абсорбции. Беседа с приветливой сотрудницей была полна светлых улыбок, поздравлений, выражений восхищения мужеством «отказников» и разделённой радостью по поводу нашедшей их награды. Как оказалось, вручение магнитной карточки, словно медали, будет происходить в офисе Министерства иностранных дел, коим, как известно, руководил в то время г-н Авигдор Либерман, в торжественной обстановке, возможно, с песнопениями и рукоплесканиями. Стараясь не менять восхитительной атмосферы, в которой происходила беседа, я, сладко улыбаясь, спросил, а не может ли столь облачённая знаниями и ответственностью сотрудница объяснить мне, почему многолетний «отказник», господин Аарон Гуревич до сей поры не получил приглашения на предмет получения… И так далее, и так далее.

— Видите ли, — несколько виновато улыбнулась на редкость симпатичная сотрудница, — мне не совсем удобно залезать в конфиденциальный сайт… Это, как взлом, понимаете?

— А скажите, — вдруг засветился я, показывая на огромное фото карапуза, занимавшего половину служебного стола, — сколько месяцев этому чуду?

— Внук! Шесть месяцев! Я с ума схожу по нему! Невероятный ребёнок!

— Так вы бабушка этого цветка, а не мама?!

— Да ну вас, в самом деле…

— Простите меня за столь естественную ошибку! И у меня внучка, правда, уже семимесячная, но какая схожесть! О, я, как никто понимаю вас! И вы, как никто должны понимать меня…

И, представьте себе, сотрудница — а кто мог устоять перед моими обаянием и хитростью? — залезла, в компьютер, хотя это вовсе не входило в круг её широких обязанностей, долго, вздыхая, рылась в нём и, наконец, сообщила, что вопрос с интересующим меня Аароном всё ещё находится на рассмотрении комиссии.

— Этот ваш Аарон отказник с 14-летним стажем! Я не представляю, что может помешать ему получить вознаграждение!

— Да ещё с помощью такой очаровательной бабушки!

Сотрудница кокетливо улыбнулась, и я вышел из кабинета…

Поражало спокойствие Аарона. Так притворяться не умел даже я. А, может, Аарон и не притворялся вовсе? Может, был совершенно уверен, что происходящее есть лишь обычная бюрократическая волокита? Или выше — радость победы, пусть подпорченной, не убедительной, но, несомненно, победы, была дороже ему собственной награды? Я верил, что святые были, есть и будут. Но чтоб среди собственных друзей?!

Как бы то ни было, Аарон был совершенно спокоен… И не зря — спустя всего два дня после моего визита в Тель-Авивское отделение Министерства абсорбции, он получил извещение о принятии высокой комиссией решения о присуждении ему за долгую и мужественную борьбу в «отказе» полагающиеся ему 7200 шекелей на год…

Я не сомневаюсь, что никакой моей заслуги в этом не было. Обычная бюрократия.

И 7 июня 2012 года удостоенные денег евреи, кроме Аарона и ещё нескольких человек, решивших из вполне объяснимого чувства гордости проигнорировать предстоящее торжество, потекли в Министерство иностранных дел, где их собирались принять, поздравить и одарить сам Авигдор Либерман, член Кнессета, заместитель премьер-министра, и министр иностранных дел, а также член Кнессета, Министр абсорбции Софа Ландвер — все регалии списаны мной с пригласительной открытки.

День этот, как это «иногда» случается в Израиле летом, был нестерпимо длинным, нестерпимо жарким, без единого на небе облачка. Для «отказников» из каждого крупного города была организована автобусная доставка от центральных автобусных станций непосредственно к дверям Министерства иностранных дел. Из автобусов все вышли несколько помятыми, но улыбающимися.

Средних размеров зал со сценой, куда привели «отказников», был уставлен круглыми столами и стульями к ним. И немедленно со стен полилась музыка. Выступали попеременно фагот, труба, скрипка и затем гитара в сопровождении аккордеона. Полагая, что почтенный возраст собравшихся начисто лишил их слуха, устроители усилили звучание микрофонов на сцене настолько, что «отказники» могли переговариваться между собой только соприкасаясь носами. Это, несомненно, послужило возрождению прежней близости.

Под дивные звуки оглушительной музыки каждого из «отказников» приглашали к столам, расположенным около сцены, для вручения ему удостоверения активиста «алии», магнитной карточки, имеющей цену 7200 шекелей, и, естественно, для многочисленных подписей под различными документами. Это занимало около 15 минут для каждого, оттого через два часа на лицах многих появилось выражение усталости и некоторого нетерпения. Мало того, еду, состоящую из нарезанных кружочков пиццы, крепостью и толщиной с крышку консервной банки, крошечных, невероятно сладких и оттого невероятно липких плетёных пирожных и, надо признать, великолепных арбузов и дынь, очищенных от шкуры и нарезанных тонкими, аппетитными ломтями, дали только через полтора часа. А голод (не все успели позавтракать, слава Богу, лекарства принять успели) и ожидание в довольно душном зале не лучшие спутники старости. Но постепенно всё устраивалось: поели, попили, получили, подписали, а тут и движение началось — стали появляться всякие несомненно важные люди, садившиеся за ближайшие к сцене столы, энергичнее заработал кондиционер, и вдруг — тишина, и в ней возникли (честное слово — вдруг, как сотканные из воздуха, из ничего) Министр абсорбции Софа Ландвер и Министр иностранных дел Авигдор Либерман. Вяло пожав руки случайно оказавшимся поблизости «отказникам», они сели за предназначенный для них стол, и на сцену поднялся Главный Учёный Министерства абсорбции (совершенно непонятно, какие слова из приведённого звания начинать с заглавной буквы) Зеэв Ханин. Человек этот в олимовской среде известный, ибо по совместительству выступает на русскоязычном радио в качестве политического комментатора. Он — умница, с превосходным ивритом, в делах политических разбирается превосходно, и я представлял его человеком солидным, непременно с брюшком и взглядом ироничным и пронизывающим. Но Учёный оказался ростом всего лишь с меня, худощавым, с взглядом, растерянным, но, действительно, и ироничным одновременно, небритым, непричёсанным, с неопределимого цвета волосами на голове, чуть покрытой кипой, и одетым столь скромно, что на Главного Учёного с заглавными буквами ну никак не тянул. Впрочем, учёные изыскания его в Министерстве абсорбции, возможно, были куда более блистательными, чем одежда.

Итак, Главный учёный поднялся на трибуну и начал говорить. Я же, увлечённый рассматриванием выдающихся личностей, ничего не слышал. (Как всегда — ничего толком не слышу, а потом, в рассказе, начинаю выдумывать. Но сейчас выдумывать не буду — могут разоблачить.) Не сомневаюсь в одном — он объявил следующего выступающего, а именно — Авигдора Либермана.

И поднялся на трибуну сам Авигдор Либерман. Мощно поблагодарив «отказников» за содеянное ими, он отметил, что денежная награда, с колоссальным трудом выбитая из Министерства финансов, конечно же, не соответствует тому, что совершили «отказники», но что делать?.. Потом он рассыпался в комплиментах Министру абсорбции, заявив, что труд этой женщины на выбивание из Министерства финансов денег был равносилен подвигу, а потом вдруг набросился на ивритоязычную прессу, да с такой яростью, с таким побагровением лица, что окажись в зале хоть один израильский журналист, он непременно вспыхнул бы синим пламенем.

Следующей выступила совершившая «подвиг» Министр абсорбции Софа Ландвер. В двух словах коснувшись чудовищных трудностей поручения по добыванию денежной помощи «отказникам», данного ей лидером партии НДИ Авигдором Либерманом и с честью ею выполненным, Министр немедленно перешла к перечислению выдающихся качеств и выдающихся заслуг своего лидера. И сотканный из слов её Либерман, отделившись от сидевшего Либермана, медленно всплыл к потолку и долго покачивался под ним на упругих словах Софы Ландвер, произносимых ею со столь привычной, ставшей уже родною, хрипотцой…

Заключила торжественную часть собрания речь не раз уже упомянутого известного отказника Юлия Кошаровского, участника инициативной группы, почти друга Министра абсорбции, также отметившего подвиг «отказников» и затем долго и красиво благодарившего.

К немалому моему удивлению, ни одно имя из состава инициативной группы упомянуто им не было. Впрочем, это удивление скоро вытиснилось привычной, скучной тоской. Если я трус, то кого судить мне? В конце концов, хочешь отстаивать правду, выйди на сцену и выступи! Расскажи, как почти четыре года понадобилось пробивать пустячные для государства деньги. Расскажи, как «отказников» футболили от одних чиновников к другим. Как были изменены кому-то в угоду ясные и уже утверждённые критерии на критерии размытые, надуманные, мало соответствующие сути «отказного» движения. Расскажи, как безуспешно добивались «отказники» выяснить состав Комиссии, решающей кому дать, кому не давать. Расскажи про Аарона… Расскажи… Куда там…

— 18 —

— Ароша, как дела?

— Брюхо побаливает.

На мой обычный вопрос следовал его обычный ответ.

Надо сказать, что Аарон много и, думается, с успехом занимался своим здоровьем. Сколько я его помнил, жалобы были, в основном, на брюхо. Он постоянно занимался нетривиальными способами лечения — травы, настойки, умеренная еда, постоянные поиски нестандартных болеутоляющих средств. Страстно верил в необыкновенные лечебные свойства мёда. Покупал его только у знакомого пчеловода, заразил верой в мёд и меня, и мы вместе затоваривались килограммовыми банками мёда…

Не пил, не курил. Ходил на оздоровительную физкультуру. И неплохо держался.

Поражала скорость его ходьбы. Меня, чтобы следовать рядом с ним, хватало максимум на минут десять. При этом надо было ещё и разговаривать…

Однажды он, к моему изумлению, заговорил моими же словами о происхождении жизни.

— Многие, так любимые тобой учёные и ты в том числе, хотя никакой ты не учёный, утверждаете, что жизнь появилась в воде, в каком-то первичном бульоне…

— Да ничего такого я никогда не утверждал. Наоборот, я полон сомнений…

— Сомнений… Ты же химик, пусть даже бывший, объясни мне, как из неживого может появиться живое?! Ладно, молекулы соединяются, разъединяются, растут, скручиваются — всё это даже мне понятно. Но как преодолевается грань между живым и неживым? Как это случилось, что все эти ДНК и РНК начали вдруг думать? Я читал, что эти молекулы удалось произвести синтетически. Ну и что? Они ожили? Они рассказывали учёным анекдоты? Пели песни? А потом я читал о других учёных, которые утверждали, что жизнь на землю прилетела из межзвёздного пространства. Расскажи мне, а в этом межзвёздном пространстве как она появилась? И на все эти бредни есть блестящая отмазка — процесс возникновения жизни длился миллионы миллионов лет. А за такое время всякое может случится. Не случилось и не случится. Потому что живое отличается от неживого принципиально. Не жди, что однажды заговорит камень… И каким же надо быть идиотами, чтобы не внять такому простому и великому: «И сказал Бог: создадим человека по образу нашему, по подобию нашему… И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божьему сотворил Он его. Мужчину и женщину сотворил Он». Ты думаешь, что это более фантастично, чем возможность какого-то там углерода, соединённого с кислородом, водородом и даже кальцием, сотворить жизнь?! Иди и склонись в поклоне своему кальцию за подаренную тебе жизнь! И это то, чем ты и тебе подобные занимаются всю жизнь! А мне волнительно склониться перед Ним! И молиться Ему! И верить, что сойдёт Машиах на землю, и… будет хорошо…

Он отчаянно верил в приход Машиаха. Мне казалось, что этой верой он отгонял мысли о смерти.

Но в последнее время он изменился. Стал тише. Грустнее. Правда, необыкновенно возбудился сообщением о нападении обезумевшей России на Украину. Каждый день часами просматривал, слушал новости на канале YouTube, радостно комментировал провал российской армии, мечтал о скорой победе Украины.

…Но боли в брюхе не проходили. И, наконец, страшный диагноз…

Он боролся. Чуть ли не каждый день младшая дочь Геула, жившая почти по соседству с ним, возила его в больницу Бейлинсон на многочисленные проверки и процедуры. Масса лекарств. От операции врачи отказались сразу — при таком возрасте сложнейшая и, как правило, бесполезная операция ничего, кроме дополнительных страданий не принесла бы.

А дома его ждала старшая дочь, чуть ли не ежедневно приезжавшая к отцу из Иерусалима.

Народу было немного. Смерть в 85 лет, если ты не великий старец, о котором ещё не успели забыть, не может привлечь много людей. Нет одноклассников, очень мало друзей одногодков… В основном, родственники — нет, не продолжатели его дела, но жизни — несомненно…